Крест и посох - Страница 24

К оглавлению

24

– Не понял я чего-то, княже? – недоуменно уставился на него Епифан. – Зачем избу-то палить?

– Все потом поясню. Завтра. А сейчас делай, как я сказал. Главное – много дыма. Да и в шатре ори во всю глотку: «Рязань горит» – и ничего больше. Спрашивать станут – скажи, ты вдали от города скакал, ничего толком не видел, только дым густой и черный.

– Да для чего все это? – не унимался стремянной.

– Потом расскажу. Только помни, что это очень важно. Может, от этого моя жизнь зависит.

Последних слов Епифану хватило с лихвой. Коли жизнь господина от этого дела зависит, так тут и спрашивать больше нечего. Ради своего князя Епифан был готов не то, что домишко в посаде, а и всю Рязань спалить. Не говоря больше ни слова, стремянной начал потихоньку-полегоньку придерживать лошаденку, пока не отстал окончательно, затерявшись в толпе воев.

Константин облегченно вздохнул. Его расчет был прост. Как только Епифан ворвется в шатер с воплем, что Рязань горит, его братцу будет уже не до резни. Мигом взметнется на коня и поскачет в свою полыхающую столицу – спасать добро, золото из скотниц да житниц вытаскивать. Тридцать верст – расстояние немалое. Пока туда, пока назад – это как минимум несколько часов. Вполне хватит времени, дабы остальным поведать, что именно его брательник удумал. А не поверят, можно и того же Онуфрия к стенке припереть. Расколется, никуда не денется. Да и не только он один в этом преступлении замешан. Кто-нибудь да проболтается.

А если уж его самого начнут обвинять, то всегда можно сказать, что в сговор вошел лишь для видимости, из желания побольше о замысле подлом узнать.

Главное же, что все настороже будут, даже если до конца не поверят. Дружинников князья с собой, конечно, много не брали, но все равно у восьмерых вместе не меньше половины должно набраться от того числа, которое Глеб выставить сможет. К тому же пристань рядом и ладьи стоят – всегда отплыть можно. А уж там, на Оке, попробуй осилить их, тем более что к этому Глеб явно не готов.

И к вечеру, уже подъезжая к Исадам, Константин совсем ожил и развеселился, а увидев скачущего навстречу с десятком дружинников Глеба, злорадно подумал: «На сей раз не видать тебе, Каин, Авелей, как собственных ушей. Увы, но твой брательник в последний момент успел кое-что сделать. Правда, ты об этом еще не знаешь. Ну да ничего. Сюрприз будет».

Глава 7
Исады

Позор! Несчастие! Анафема! Отмщенье!

Ни небо, ни земля не ведают прошенья!

В. Гюго.

Первое неприятное известие Константин получил поздно вечером в шатре князя Глеба. Недобро усмехаясь, новоявленный Каин поведал, что часть ладей, на которых прибыл правитель Пронска, их родной брат Изяслав, будет уже этой ночью выведена из строя, а остальными займутся завтра поутру его люди.

Константин молча кивнул в ответ, едва не подавившись сочным куском розово-нежного балыка, но затем, чуть поразмыслив, возразил:

– А зачем? Они и нам сгодятся. Пусть часть твоих людей близ них останется, и как только все начнется, они воев Изяславовых и повяжут. И ладьи целы останутся, чтоб до Пронска быстрее добраться, и дружины наши его людишками пополнятся. Сдается мне, что так-то оно лучше будет.

Удивленно глядя на Константина, Глеб коротко хмыкнул, потом сказал:

– Насчет ладей – тут ты, пожалуй, прав. Оно и впрямь лучше. А с людьми Изяславовыми... Они с ним трижды Пронск обороняли и за князя своего в огонь и воду. Их купить невозможно, а ежели живьем брать – моих воев много поляжет. Народ-то у него бывалый, в ратях да сечах испытанный. Просто так повязать себя они не дадут.

– А я на что? – возразил Константин. – Мы же неожиданно да сразу все вместе навалимся. Пока опомнятся, глядь, ан уже и повязаны. И ладьи целы останутся.

– Ну, быть посему, – согласно кивнул Глеб и задумчиво прищурился. – Что-то я нынешний год тебя, брате, и вовсе не признаю. Будто подменили в одночасье. Случись такая встреча, скажем, в прошлом году, так я уверен был бы, что ты – только не серчай, я ж любя такое говорю – непременно полупьяный приехал бы, да еще с бабой какой-нибудь. Ныне же и к хмелю умерен, и до женок не больно охоч.

– Так я... – замялся было Константин, но потом нашелся: – После раны у меня все это началось. Тяжела больно оказалась. Пока лежал, было время всю прошлую жизнь осмыслить.

– Ну-ну. И что надумал?

– Да то, что остепениться давно пора. Вон сколько девок бегает, разве каждую успеешь погладить. А что до медов хмельных, так лекарка мне пить воспретила. Строго-настрого наказала не притрагиваться ни в коем разе, мол, во вред пойдет. К тому же я и сам чую, коли одну чашу опростаю или две-три, то еще куда ни шло, а ежели пять-шесть или больше, то и впрямь худо делается.

– Так после попойки не тебе одному, всем худо делается, – возразил, улыбаясь, Глеб.

– Всем после, а мне чуть ли не сразу. Как оно там в животе уляжется, так и начинает колобродить, – не согласился Константин. – Мутит всего, да так сильно, что белый свет не мил становится.

– И говорить ты стал как-то иначе, – не унимался Глеб. – Раньше, только не серчай на слово правдивое, столь разумных речей я ни разу от тебя не слыхивал, а ныне, людишки сказывали, и гнев свой удержать можешь, и суд княжий разумно ведешь. Да, чуть не позабыл, с боярином Житобудом ты сам такую славную шутку измыслил, или подсказал кто?

– Это ты про мену? – уточнил Константин и, улыбнувшись, тут же прикинул, что, пожалуй, правду открывать не стоит. – Онуфрия мысль была. Видать, зуб у него вырос на Житобуда, вот он и обронил как-то намеком, ну а я запомнил.

24