Крест и посох - Страница 70

– Но он его позвал и отдал ему Киев. Сам отдал, – не унимался узник.

– Верно, – кивнул Глеб. – Дабы тот поближе был к нему. Глядишь, и зельем черным извести удастся.

– Но ведь не извел.

– Кто сказал? А может, не вышло, хоть и пытался. Ныне тяжко доказать мое слово, но и на твое тоже видоков нет.

– А Андрей Боголюбский? Он ведь никого не убивал.

– Это так, – согласно кивнул головой Глеб, но последнее слово все равно оставил за собой: – Потому как не успел. Михалка с Всеволодом ранее утекли, чуя смерть.

– Но ведь не убил, – настаивал Константин.

– Не убил, – вновь согласился Глеб и опять все переиначил: – Потому убили именно его.

– Но не братья. Убили бояре. Кучковичи.

– А ты побожишься, что сделали это бояре не по наущению братьев? – И хищные клыки его блеснули еще раз в тусклом багровом свете немилосердно коптящего смоляного факела.

– Так по их повелению Кучковичей и казнили. Странная оплата за такое добро.

– Оплата была за зло. Они убили брата – ближнюю родню. Такое не прощают. Да и ни к чему им видоки живые. Усопшие-то намного лучше. А за добро тот же Всеволод ранее с ними расплатился. Золотом. Да и зачем так далеко вглубь лезть? Ты поближе взгляни, – почти ласково предложил Глеб Константину. – Сыновья Всеволода два года друг на дружку зуб точили и о прошлом лете все ж таки сошлись под Липицей. Славная сеча была. И согнал твой тезка князя Юрия с Владимира. Вон аж где, в Городце поселил.

– И опять скажу – согнал, но не убил, – усмехнулся торжествующе Константин.

– Не убил, – вновь не перечил Глеб. – Стало быть, вскорости его убьют, ежели только сам ранее Богу душу не отдаст. Поверь мне, брате. Князь князю волк. Так издавна было, и так вовеки будет. Жаден человек до сладостей жизни. Делиться ими хоть с кем для него – нож вострый в сердце. А княжья шапка на главе – самое сладкое изо всего, что бывает. Какой уж тут брат на уме.

– И кто же его убьет? Неужто Юрий, которому Константин жизнь подарил? – спросил узник.

– Может, и он, – кивнул, соглашаясь, Глеб. – Но если он, то зельем черным, а не в бою честном.

– Отчего ж?

– Трусоват Юрий для такого. Вот Ярослав, тот сможет как угодно. Этот – настоящий волк. За власть не одному брату в глотку вцепится и уж, как Константин, в живых после победы никого не оставит.

– Но он пока молчит.

– Так одно лето и прошло всего. Куда спешить. Он сейчас в Переяславле раны зализывает и верно делает, – кивнул Глеб, полностью соглашаясь с разумностью нынешнего поведения Ярослава. – Я бы и сам помалкивал. Негоже с раной свежей на новую охоту выходить, ежели особой нужды в том нет. Но вот помяни мое слово – случится беда какая у того же Константина или у Юрия, ежели тот во Владимире сядет, и Ярослав пальцем не пошевелит, дабы помощь оказать. Потому как его черед следующим в стольный град ехать. Быть ему во Владимире рано или поздно, – подумав чуть, Глеб добавил равнодушно: – И дети у него такие же будут. У волков ягнята не рождаются.

Тут Константин вспомнил, что Глеб и здесь угадал. Действительно, согласно неопровержимым историческим данным сын Ярослава Александр Невский кляузничал на брата Андрея, желая спихнуть того с владимирского стола. В свою очередь дети героя Ледового побоища – Андрей и Дмитрий – неоднократно водили свои дружины друг на дружку, стараясь привлечь на помощь еще и татар. Внуки же победителя крестоносцев вовсю поливали гнусной клеветой своих двоюродных дядьев и братьев – тверских князей и тоже потомков Ярослава, из-за чего, а вовсе не из-за выгодного географического положения – от Москвы только до Оки сколько плыть надо, а Тверь сразу на Волге стояла – им и удалось одержать верх. Четырех тверских князей зарезали в Орде. Первых двух по навету Георгия Даниловича, а за других двоих вина на родном брате Георгия – Иване Даниловиче, по прозвищу Калита.

Ему с тоской подумалось: «Неужто Глеб во всем прав? Неужели только подлейший может победить в борьбе? Дудки. Ведь был же Святослав, который даже врага предупреждал: „Иду на вы“. Хотя... как раз у него никогда и не было соперников в борьбе за власть. А Владимир Мономах? – всплыло спасительное, и тут же к нему добавилось еще одно имя. – И отец его, Всеволод Ярославич. Он ведь тоже уступил старшему брату Изяславу».

Однако Глеб будто читал мысли узника.

– Ты, может, скажешь про то, какой был добрый сын Ярослава Мудрого, который княжение киевское сам брату отдал? Так и тут причина иная может быть – сил ратных не хватало для сечи, вот и все.

– Он сам его позвал на Русь из ляхов. И пришел Изяслав в Киев лишь с дружиной малой.

– Бывает, – понимающе кивнул головой Глеб. – Вон яблоню взять. Плоды все сплошь румяные, будто солнышко, а поискать – и такое же спелое с нее сорвешь, но зеленое, будто яхонт. Только оно одно-одинешенько с отличкой такой, остальные же иначе глядятся.

– Но потомки именно зеленого яблока нынче во Владимире сидят, – не уступал Константин.

– Сидят, – не возражал Глеб. – Стало быть, семечки его побеги хорошие дали, а на побегах тех выросли...– тут он сделал многозначительную паузу и жестким уверенным тоном закончил, как отрезал: – Сызнова румяные яблочки, – и вновь обнажил белоснежные, слегка влажные, выпирающие вперед клыки: – Думаешь, не ведаю я, почто ты память нашу родовую копать удумал, уверить меня в чем-то добром жаждешь? Мыслишь, будто я тут сопли распущу, обниматься полезу, на груди твоей слезу горячую уроню? – и с упреком продолжил: – Эх ты. Раньше о том думать надо было. До Исад. Порубили бы всех дружно на пиру том, и ныне ты мед хмельной пил бы в светлице чистой за столом широким или девкой услаждался в ложнице княжьей. Ожск твой опять же целый стоял бы, а не в головешках дымился.