Крест и посох - Страница 39

Еще раз с видимым сожалением на лице он обернулся в сторону оставшейся далеко позади дубравы и протянул вполголоса:

– Дела-а.

Какое-то время они ехали молча. Наконец Стоян решился и спросил:

– А ведомо ли тебе, что означает эта вещица?

– Ну-у, – протянул Константин неуверенно. – Я так мыслю, что Перуна.

– Мыслит он, – передразнил его сотник, затем еще раз опасливо оглянулся на отряд, безмятежно скачущий на небольшом отдалении, и заговорщически извлек из-за пазухи аналогичную фигурку на точно таком же кожаном шнурке. Впрочем, имелись у них отличия: руки Константиновой фигурки были сложены на груди, будто в молитве, а у Стояновой опущены вниз и прижаты к бокам.

– Это знак тайного братства. Братства Перуновых детей. Потому и помстилось мне поначалу, будто Всевед маху дал, на братоубийцу знак этот нацепил. А когда ты про лечение посохом сказал, уразумел я, что никакой промашки здесь нет, – пояснил сотник, тут же убирая свой амулет назад, под рубаху. Константин незамедлительно последовал его примеру, поинтересовавшись:

– Одно тогда неясно. Разве туда, ну, в это Братство, вступают не по собственной воле? Ведь моего согласия никто не спрашивал.

– Смотря какой знак, – отозвался Стоян. – Заметил отличку от моего?

– Руки?..

– Точно. Я гляжу, око у тебя приметное, – похвалил его сотник. – Так вот, ежели они к груди прижаты, как на твоем, то ты еще не считаешься вступившим в Братство. Всевед такой знак на моей памяти только раз единый и давал. Означает он, что хоть сам носитель знака и не вступил еще в Братство наше, однако чист душой, светел мыслями и нуждается в помощи, которую ему любой, в Братство входящий, обязан оказать. После, когда нужда пропадет, Всевед этот знак с тебя снимет, а уж там тебе самому решать – вступать в наше Братство или нет. Обычно он другой знак дарует, но тот простой вовсе и больше на полено похож. И тут я уж сам решаю – помочь или как.

– А твой?..

– Мой гласит, что я уже в Братство вошел. Стало быть, ежели душа моя запачкается или злое что-либо учиню, то всего один день и проживу после этого. А может, и того менее. Словом, следующего восхода солнца мне уже увидеть не доведется.

– Ого, – покачал головой Константин. – А что с посохом?

– Это не простой посох был. Сила в нем великая сокрыта.

– Ну, еще бы, – не стал спорить Константин. – У меня на что раны тяжелые, а к утру уже рубцеваться начали.

– Тому и дивуюсь, – откликнулся сотник. – Будь ты вправду Каином, Всевед к тебе вовсе не притронулся бы.

– А я почти все время в беспамятстве лежал, – уклончиво заметил Константин.

– Неважно это. Всевед все едино учуял бы. А не он сам, так посох свое дело сделал бы.

– Это как? – не понял Константин.

– А так, – пояснил сотник. – Был человек и нет человека. Вмиг живота бы лишил. Сила в нем покрыта, от самого Перуна полученная. К тому ж приложил он его к тебе когда?

– В Перунов день, – ошарашенно ответил Константин. Надо же, оказывается, дед ему еще одну проверку на вшивость устраивал, а он-то думал, что это для лечения необходимо.

– Вот, – удовлетворенно заметил Стоян. – А в этот день у него сила и вовсе, страшно сказать, какая могучая. От тебя бы одни угольки остались в одночасье, ежели бы ты пусть и не сам задумал злодеяние на братьев своих, но хоть чуток поучаствовал в том.

– Но я все равно убивал в тот день, – возразил Константин. – Того же Кунея, к примеру, да и не только его.

– А вот это как раз не важно, – досадливо отмахнулся сотник. – Ежели за правое дело да в честном бою, Перун прощает. – Он криво усмехнулся. – Наши боги – это не Христос. Другую щеку подставлять не посоветуют... и правильно. За добро драться надо. Ударили по левой, а ты его в ответ, да так, чтоб не разогнулся. Оно по-нашему.

– Тут я согласен, – выразил солидарность в этом вопросе Константин и напомнил: – Вон уже Рязань показалась, а ты еще ни с кем из моих воев не поговорил.

– А для чего? – удивленно воззрился на него Стоян.

– Чтобы точно знать, правду я тебе рассказал или нет.

– Я и так знаю. Куда уж точнее, – отмахнулся сотник досадливо. – Ты мне лучше вот что скажи. Ежели отпущу я тебя сейчас, то ты до Ожска добраться... – не договорив, он тихо выругался, мрачно глядя налево.

А там показался и уже был хорошо виден довольно-таки крупный – не меньше сотни, а то и полторы – отряд, во весь опор скачущий им наперерез.

– Это вои Глебовы из-под Пронска возвращаются, – хмуро пояснил он Константину. – Не успеть тебе. Даже если я всех своих положу, все едино – не оторваться.

– Пусть будет, как будет, – согласился Константин. – Об одном прошу – людям моим по возможности участь облегчи. Они же не повинны ни в чем.

Стоян с уважением поглядел на князя.

– Тебе о себе ныне думать надо в первую голову, – заметил он все же.

– Обо мне князь Глеб позаботится, – невесело усмехнулся Константин. – А вот о них...

– О них тоже, – буркнул сотник. – У него в порубах места много. Там им и перина пуховая будет, и песни веселые, ежели Стожара попросят.

– Так гусляр жив? – встрепенулся Константин.

– Жив, – сумрачно подтвердил Стоян и уточнил: – Пока жив. – Впрочем, он тут же попытался приободрить князя: – Да ты не горюй. Перун нас в беде не оставит.

– Почему нас? – не понял Константин.

– А неужели ты думаешь, что я после слов твоих смогу князю свому как и прежде служить? – прищурил один глаз сотник, пытливо глядя на Константина.

– Оно, конечно, – протянул тот. – В порубе, как ты сам говоришь, у Глеба места много, и ты там вполне поместишься. Вот только пользы от этого никакой. Ты погоди пока. Да и о разговоре нашем помалкивай. Узнает Глеб – беды не миновать.