Крест и посох - Страница 44

Сама же мечта при внимательном и детальном рассмотрении порою оказывается совсем не тем, что представлялось в бредовых видениях, о чем грезилось и вздыхалось долгими бессонными ночами. Ведь едва сбываются эти грезы, едва волшебный сон превращается в прозаическую явь, как человек тут же начинает рисовать перед собой новую мечту, еще более недоступную, чем прежняя. И вновь он пребывает в твердой уверенности, что уж она-то его не разочарует, что внутри она столь же прекрасна, как и снаружи, и что на сей раз никаких отличий между волшебным сном и грубой явью не будет.

Глебу грезилась уже не жалкая Рязань. Поначалу это был стольный град Владимиро-Суздальской земли, но затем, спустя сутки, новое видение, еще ярче, еще ослепительнее, напрочь затмило прежнее – Русь. Вся она целиком, без остатка будет принадлежать именно ему, Глебу Владимировичу. Причем не только Владимиро-Суздальская, но и Киевская вместе с Черниговской. А что, разве он, Глеб, не прямой потомок великого воителя Святослава, его сына Владимира и внука Ярослава, прозванного Мудрым. Так что есть у него на это все основания даже согласно лествичного права. В самом деле, почему Владимирский великокняжеский стол принадлежит потомкам Всеволода, который был всего-навсего младшим сыном Ярослава Мудрого? Им должны владеть праправнуки среднего. Долой Всеволодовичей! Да здравствуют Святославичи!

Да что там Русь, на следующие сутки уже новое, еще более заманчивое видение встало перед глазами князя Глеба. Тут уже властью над всем миром попахивает. Трепещите, гордые ляшские князья, завывайте от ужаса, надменные короли Угорщины, плачьте от бессильной злобы, казавшиеся великими германские владыки, – ныне величавой неспешной походкой во главе несметного войска шествует он – великий, нет, величайший государь в мире, князь Глеб Владимирович. Стоп, а почему князь? Нет уж, дудки, тут великим князем попахивает, даже королем, а то и императором, на манер византийских. Решено, великий басилевс Глеб... Подожди-ка, каким же он будет у них по счету? Скорее всего, императоров с таким именем у ромеев не было. Ну что ж, тем лучше. Значит, Глеб Первый.

И тут, в самый разгар его мечтаний, явился гонец со столь радостной вестью – везут уже в Рязань Константина и четырех его людишек. Ну как же тут не ликовать, как же не радоваться, примем искренне, неподдельно. Веселого настроения не сумело омрачить даже наглое поведение Константина.

Надо же, ведь мальчишка, сопляк, которого Глеб выпестовал, вынянчил, можно сказать, пригрел на груди, а тот, подобно болотной гадюке, в самый ответственный момент попытался тяпнуть своего благодетеля. Шалишь, брат. У нас не забалуешь. Живо под каблук, чтобы хрястнуло, неистово задергалось в последнем усилии упругое и скользкое змеиное тело. Вот только разберемся сперва с ядом неизвестным, который ты для брата припас. А там уже можно и давить без жалости.

Однако события последующих нескольких дней слегка утихомирили бурное ликование Глеба. Во-первых, люди, взятые вместе с князем в полон, упорно молчали. Никакие увещевания, никакие самые сладкие посулы на них не действовали, причем чувствовалось, что молчание это идет не столько от великой преданности своему князю, хотя и это тоже имело место, сколько от простого незнания предмета. Кое-что знал Епифан, но этот темный неграмотный мужик никак не желал выдавать княжеской тайны. Почуяв каким-то звериным чутьем уже в самом первом разговоре с Глебом, откуда дует ветер и что на самом деле нужно этому князю, хитрому, невысокому, со змеиными глазками, он резко начал придуриваться. Более того, узнав о немалой награде, которая была обещана за раскрытие этой тайны, он изобразил столь огромное желание ее заработать, что в порыве усердия даже предложил себя князю на роль добровольного доносчика и выдвинул пожелание все самолично выведать у Константина, вкравшись к тому в доверие.

Сам Глеб от этой идеи отказался лишь из-за чрезмерно бесхитростной рожи стремянного, придя к выводу, что на ней все желания будто углем на доске прописаны, следовательно, любая попытка Епифана будет обречена на неудачу.

В запасе у Глеба было еще семейство Константина: жена Фекла и сын Евстафий. Нет-нет, самый закоренелый злодей на Руси в начале тринадцатого века был весьма простодушен. Ему и в голову не пришло бы устроить, скажем, пытку десятилетнему мальчишке на глазах у отца, который, чтобы ее прекратить, не задумываясь, выложит свои знания, вывернется наизнанку и расскажет не только все, что ему известно, но даже и то, что неизвестно.

Туп и глуп был негодяй средневековья, и любой российский рэкетир в конце двадцатого века лишь добродушно посмеялся бы над ним, обозвав попутно сопляком, слюнтяем, лохом, а то и похуже. И он был бы абсолютно прав в своем смехе, в своем высокомерии, в осознании своего собственного превосходства над этим жалким ничтожным человечишкой, который в рамках средневековья сам по себе являлся весьма значительным подонком, уступая в недалеком будущем пальму первенства разве что потомкам Чингисхана, начиная с его внуков.

Впрочем, это был бы еще один повод для саркастического замечания нашего современника в адрес Глеба: «Ну, ты даешь, в натуре. Девятерых братанов завалил – не моргнул, а с десятым управиться не можешь? И это когда у тебя в руках его жена и единственный сын. Да ты бы только поставил ему, в смысле сыну, утюжок на спинку, и папочка все бы вывалил. Что, утюжка нету? Неважно, угольки горячие есть. Для чисто сердечного признания хватило бы за глаза».

Воистину, остается только восхищаться, как далеко вперед всего за каких-то без малого восемьсот лет шагнули сознание, разум, а главное, гуманизм нашей цивилизации. Дух захватывает от одного лишь представления об этом колоссальном пути, проделанном человеческим гением. Сердце удивленно замирает в груди только при одной мысли о том, какие могучие семимильные шаги, да что там шаги – скачки, совершил прогресс, отважно и стремительно продвигаясь по лестнице, ведущей круто вниз. И чудится, что уже совсем недалек тот час, когда ее ступени закончатся и пред этим самым гением заслуженной наградой предстанет таинственная и загадочная заветная дверца, ради которой и были проделаны столь титанические усилия. Открыв же ее, человек, в благодарность за свой честный добросовестный труд, наконец-то сможет всей душой вкусить полное блаженство и ощутить неземное наслаждение от сладостных объятий... вечного ада. Только настоящего, до которого хилому библейскому, с его кипящими котлами и скворчащими сковородками, так же далеко, как человеку до обычного волка, убивающего лишь ради собственной жизни, то есть пропитания, но никогда для наслаждения.